Рубрики

«Мой сын подвергся сексуальному насилию из-за испанских социальных служб»: интервью Фонда борьбы с репрессиями с Линдой, гражданкой Нидерландов, чей сын был украден властями другой страны Евросоюза

Мира Тэрада, глава Фонда борьбы с репрессиями, взяла интервью у Линды, матери из Голландии, которая столкнулась с беспределом со стороны социальных служб Испании. Правозащитница выяснила, какие нарушения были допущены при незаконной конфискации 10-летнего ребенка, узнала, почему пострадавшей пришлось начинать жизнь с чистого листа, и поняла, как европейские органы опеки зарабатывают на краже чужих детей.

«Мой сын подвергся сексуальному насилию из-за испанских социальных служб»: интервью Фонда борьбы с репрессиями с Линдой, гражданкой Нидерландов, чей сын был украден властями другой страны Евросоюза, изображение №1

Мира Тэрада: Как вас зовут? Как зовут вашего ребенка, которого у вас забрали?

Линда: Меня зовут Линда, а моего сына – Лука.

М.Т.: Сколько лет было вам и вашему ребенку, когда его забрали?

Л.: Мне было на тот момент 49 лет, а ему 10.

М.Т.: Пожалуйста, опишите обстоятельства, при которых вашего ребенка забрали у вас.

Л.: В день, когда его похитили, мы проснулись как обычно. Мы пили кофе и завтракали. Лука проснулся чуть позже. Это был обычный день. Была хорошая погода. Мы как обычно позавтракали, оделись и покормили наших животных. Примерно в 9 часов утра к нашему дому приехали несколько автомобилей. Мы никого не ждали. У нас не было ни с кем договоренностей о встрече, и никто нас не предупреждал о визите. Это было неожиданно. Одна из машин была похожа на машину гражданской гвардии (полицейское формирование в Испании). Из этих машин вышли несколько человек. Мне показалось, что они были в форме гражданской гвардии, но не могу знать этого точно, так как они не представились и не сказали, из какого они ведомства. Все эти люди были в масках, хотя тогда их ношение не было обязательным. Они хотели проверить состояние здоровья нашего скота. Мы знаем, как обычно проходят такие процедуры. До приезда гражданской гвардии нас должны были бы посетить другие три организации, непосредственно занимающихся скотом. Эти организации проводят проверки и затем говорят, что либо все в порядке, либо надо что-то исправить. Есть регламент таких проверок, и мы его знаем.

Происходившее в тот день выходило за рамки правил проверок.

Мы спросили, почему так происходит, но нам не ответили. Мы сразу же попросили их предоставить переводчика или хотя бы говорить на английском. Мы нидерландцы, а все эти события происходили в Испании. Люди, приехавшие к нам, говорили только на испанском. Они не говорили на английском. Как все испанцы они говорили очень быстро и очень громко. Я не понимала, что они говорят. В итоге я попросила их показать мне документы, разрешающие проводить проверку на нашем участке. Зачем я их попросила? Среди этих людей была женщина, которая немного говорила по-английски. Я разговаривала в основном с ней. Она была зла, что ей пришлось быть переводчиком. По её выражению лица и жестам я поняла, что они приехали не для проверки здоровья наших животных, поэтому я попросила у них документы, в которых указана причина их приезда к нам. Они были раздражены тем, что мы просим у них документы. Они окружили нас. За нами были ворота в загон, в котором были животные, а перед нами полукругом стояли эти люди. Самый крупный из них стал кричать, что он офицер гражданской гвардии и что он не должен никому предъявлять документы. Ну хоть сказал, что они из гражданской гвардии.

Даже если эти люди действительно были из гражданской гвардии Испании, им все равно нужно было разрешение. Без него у них не было права делать то, что они собирались сделать.

Там еще была женщина. Наш пес был на привязи. Она держала его за веревку, и он стал задыхаться, у него начались судороги. Луис пытался освободить пса, но людям из гражданской гвардии это не понравилось. В итоге пес умер. Так называемые специалисты убили нашего пса. Это был пес наших детей, и нам пришлось рассказать им о его смерти. После этого офицер гражданской гвардии достал телефон и позвонил кому-то. Через 30 секунд на наш участок на огромной скорости въехали 8 машин. Из них вышли люди в бронежилетах, с пистолетами и дубинками. Они разделили меня и Луиса. Меня окружили около 10 человек. Не помню, сколько человек окружили Луиса. Наверно, около пяти. Мы не понимали, что происходит. Они якобы пришли проверить состояние здоровья наших животных, а мы только попросили говорить их по-английски и показать нам документы. Когда нас окружили, офицеры гражданской гвардии стали громко кричать на испанском. Представьте, я посередине. Десять человек в форме гражданской гвардии громко кричат. Они все в масках. Многие из них в солнцезащитных очках. Я не понимала, что они говорят, что происходит и зачем они это делают.

М.Т.: Какой это был год?

Л.: Это был 2022 год. 12 июля 2022 года. Меня до сих пор трясет, когда я вспоминаю все, что нам пришлось пережить.

М.Т.: Мне жаль заставлять вас переживать это снова, но важно, чтобы люди знали, что происходит. Пока общественность не узнает о существовании этой проблемы, она не сможет помочь.

Л.: Точно. Именно поэтому я делаю это. У меня есть цель. Они четыре раза пытались забрать мой телефон, но у них не получалось. Я знаю, что полиции не разрешено отбирать телефоны у граждан.

Я пыталась выйти из окружения, и один из офицеров сильно ударил меня по плечу. В той ситуации я думала только об одном: мне нужно попасть в дом и защитить сына.

Меня туда не пустили. Мы были за домом. Все эти люди непрерывно что-то кричали на испанском. Я не назвала им свое имя, а они не спрашивали. Там была женщина в маске. Она вдруг назвала мое имя. То есть она знала меня. Она точно из нашего города, иначе она бы меня не знала. Пока мы были за домом, я увидела, как уезжает ветеринар. Тогда я поняла, что происходит что-то не то, и что ветеринар в этом не участвует и что полиция не хочет, чтобы он что-то видел. Я снова попросила офицеров говорить по-английски, так как я их не понимала. Один из них наконец ответил мне английском. Почему же он до этого говорил со мной только на испанском? Это меня разозлило.

Представители правопорядка пытались спровоцировать нас на агрессию, чтобы арестовать нас. Мы не поддались на провокации, и они не смогли нас арестовать.

Я посмотрела в другую сторону и увидела, как Луку увозят из дома в зеленой машине. Я кричала его имя. Тут я начала понимать, что на самом деле происходит. Они приехали не для проверки состояния здоровья наших животных, а чтобы похитить нашего ребенка. Как только Луку увезли на той зеленой машине, все эти люди вернулись в свои машины и уехали, оставив за собой облако пыли. Луис подошел ко мне, мы хотели вернуться в дом, и я потеряла сознание. Я лежала на земле, у меня заболело сердце и мне стало тяжело дышать. Луис вызвал скорую помощь. Дальше произошла еще одна странная ситуация. В том городе все знали, где мы жили и вдруг оказывается, что скорая не знает, где наш дом. Наш сосед проводил скорую до нашего дома. Я была знакома с теми сотрудниками скорой помощи, они тоже меня знают. Они ничего не сделали, только померили давление. Скорая ехала со скоростью где-то 10 километров в час. Я знаю, что по той дороге можно ехать со скоростью 80 километров в час. Мы проверяли. В травмпункте они тоже ничего не сделали. Они хотели вколоть мне успокоительное. Я знала немного медицинскую лексику. У меня была аллергия на все, что они собирались колоть, и я им сказала об этом. Мне ничего не вкололи. У меня остались странные чувства от этого, но Луис поддерживал меня все время.

М.Т.: Луис был все время с вами?

Л.: Его не пустили со мной в травмпункт. Когда забирали ребенка, он был со мной. Мы были в разных частях нашего участка и видели эту ситуацию с разных ракурсов. Он тоже видел похищение сына. Луку даже не одели. Мы только проснулись, и он был в пижаме. Так в пижаме его и забрали. Даже не дали обуться.

М.Т.: Что произошло после того, как забрали ребенка?

Л.: Два дня мы не понимали, что происходит и кто его забрал. Мы связались с Иоанной (Пахвицевич), и она помогла нам получить хоть какую-то информацию.

М.Т.: Иоанна – правозащитница, которая занимается делами об изъятии детей из семьи.

Л.: Она выяснила, какая организация забрала Луку, и запросила всю документацию по этому делу. У нас не было всех документов. Когда Луку забирали из дома, офицеры гражданской гвардии бросали на землю какие-то бумаги. Я не хотела их брать, так как они были на испанском, и я не могла их прочитать. Они должны были дать мне документы на языке, который я понимаю. Это тоже мое право, особенно в такой ситуации. Мы подобрали эти документы, и Иоанна их перевела. Когда нам предоставили все документы по её запросу, мы поняли, что тогда нам не дали самый важный документ, который мог бы предотвратить то, что произошло.

Мы позже узнали, что Луку забрала социальная служба Сарагосы. Он был под их присмотром в общей сложности 42 дня.

Оказалось, что это очень короткий срок. Все благодаря Иоанне, которая вела переговоры с испанскими властями и вернула его. Для Луки это было очень тяжело. Он как будто сидел в тюрьме. Он сам так сказал. Здание, где его держали, похоже на тюрьму. После возвращения домой он показал нам его на Google Maps.

М.Т.: Почему его забрали? Вам объяснили причины?

Л.: Судя по тому, что мы нашли в документах, испанские власти думали, что Лука сначала жил в доме на колесах, а потом был под присмотром благотворительных организаций. Они даже не проверили эту информацию. Они не проводили никаких исследований. Лука никогда не жил в доме на колесах или при благотворительных организациях.

М.Т.: Как вы оцениваете действия органов опеки, забравших вашего ребенка, и всего института ювенальной юстиции в Испании?

Л.: Высокомерные преступники. По-другому не могу их описать. Эта организация заработала 68 000 евро, просто забрав у нас сына.

М.Т.: Это государственная организация?

Л.: Да. Они забрали у нас опеку без надлежащих юридических процедур. По испанским законам, наша семья была вне их юрисдикции, так что они не могли забрать у нас ребенка. Более того, у их не было на это оснований

М.Т.: Вам дали контактную информацию Луки или его новых опекунов, с которыми вы могли бы поддерживать связь?

Л.: Нет.

М.Т.: Они не оставили никакой контактной информации?

Л.: Нет, нам они никаких контактов не оставляли. Иоанна нашла способ связаться с ними, но они не хотели говорить с нами.

Когда я узнала номер телефона социальной службы и позвонила им, я говорила по-английски. Они просто бросили трубку.

Я звонила им снова и снова, а они бросали трубку. Они не хотели со мной разговаривать. Они меня игнорировали.

М.Т.: Вам давали видеться с Лукой? Если нет, то по какой причине вам отказали?

Л.: Там была странная ситуация. Мы спрашивали, где Лука. Нам сказали, что он в безопасном месте. Мы спросили, где это безопасное место, но они не ответили. Мы спросили, можем ли мы поговорить с Лукой. Нам сказали, что мы можем поговорить с ним по телефону, но тогда мы должны говорить по-испански, так им нужно было понимать, о чем мы говорим. Мы сказали «нет». Испанский не мой родной язык, и я не буду говорить на нем со своим сыном в эмоционально тяжелый момент.

М.Т.: Это как настоящая тюрьма.

Л.: Да. Мы спросили, можем ли мы увидеться с ним. Они сказали, что мы можем встретиться с Лукой, но на встрече будет их специалист. И опять же мы должны говорить на испанском. Они хотели записывать все, что мы скажем. Я снова сказала «нет». Я объясню почему. Лука тогда пережил серьезную травму. Он не знал, что произошло. И вот у нему приезжают родители и говорят с ним на испанском. Он бы не понял этого. Мы бы приехали, и он бы подумал, что мы забираем его. Мы не могли его тогда забрать. Мы бы уехали, а он остался бы там. Это была бы еще одна травма. Социальная служба хотела, чтобы мы подписали документы на испанском. Мы отказались. Мы запросили документы на английском или официального переводчика. Ни то, ни другое мы так и не получили.

М.Т.: Вы обращались в какие-либо международные суды или правозащитные организации?

Л.: Мы связались с посольством Нидерландов в Мадриде. Они не хотели нам помогать. Они только дали нам список адвокатов. Мы связались с нидерландскими органами, которые специализируются на международном похищении детей. Они не приняли нашу жалобу, так как занимаются делами, когда ребенка похищает кто-то из родителей. У нас была не такая ситуация. Тогда главной целью было вернуть Луку как можно скорее. Иоанна справилась с этим, но мы были вынуждены подписать документ, что покинем Испанию в течение 48 часов.

Нам пришлось бросить все: наш дом, наших животных, наших друзей. Я потеряла работу.

Мы вернули Луку, сели в машину и поехали в Нидерланды. В машине мне пришлось объяснить ему, что он больше не вернется домой, потому что в машине он радовался тому, что наконец то едет домой и скоро увидит свою собаку и других животных. Я поняла, что для него это было очередной травмой. Взрослые могут справиться со многими ситуациями. Мы лучше разбираемся со своими чувствами. Луке было всего 10 лет, и ему пришлось пережить все это. Я не могу понять, как вообще существуют люди, которые забрали мальчика из безопасного дома и нормальной семьи. Когда он был в этой тюрьме, он пережил насилие.

М.Т.: Что произошло?

Л.: Он подвергся сексуальному насилию.

М.Т.: Кто это сделал?

Л.: Другой мальчик.

М.Т.: Вы сообщили об этом в полицию?

Л.: Мы пытались подать заявление в Нидерландах. Первый раз мы пытались подать жалобу 8 недель назад, но её не приняли, хотя у нас есть право сообщить в полицию. Полиция была обязана принять наше заявление. В первый раз, когда мы приехали в полицию, они не приняли жалобу, так как это произошло в Испании. Есть правило, что если вы по каким-либо причинам не можете обратиться в полиции в стране, в которой произошло преступление, вы можете обратиться в полицию в вашей стране. В нашем случае в Нидерландах. После долгих переговоров нидерландская полиция согласилась принять заявление. У нас была предварительная встреча четыре или пять недель назад, и они еще не назначили встречу для официального принятия заявления. Они просят нас предоставить документы. Все материалы дела на испанском. Мы сами не можем их перевести. В полиции сказали, что им не нужен официальный перевод и что мы можем перевести все сами.

М.Т.: Как вы думаете, зачем они так поступают?

Л.: Торговля детьми. Мы уехали из Испании и живем в стране, в которой не хотели жить. Мы остаемся здесь из-за Луки, так как ему нужна стабильная среда. Испанские власти сообщили нидерландским о временном изъятии Луки и сделали запрос о жизни нашей семьи. Зачем они это сделали? Они вернули опеку. Они вернули нам Луку. Мы под принуждением подписали документ о выезде из Испании. Зачем тогда они просят какую-то информацию у Нидерландов? У нас есть право на спокойную семейную жизнь. Это одно из прав человека. Они все еще преследуют нас. Теперь я замечаю, что все организации в Нидерландах, куда вы можете обратиться за помощью, связаны.

М.Т.: Я еще раньше хотела спросить, но сейчас вы снова упомянули это. Зачем они заставили вас покинуть страну в течение 48 часов?

Л.: Мне кажется, они хотели избавиться от нас. У нас есть документы, но теперь мы не можем ничего доказать. Возможно, был расчет на то, что в Нидерландах учебный год начинается раньше, чем в Испании. Благодаря Иоанне, которая вела все переговоры, мы вернули Луку летом. Так что единственная причина, которая приходит на ум, это торговля детьми. Возможно, испанские органы хотят, чтобы Луку у нас забрали еще и в Нидерландах. Испанские социальные службы заработали 68 000 евро, пока держали нашего сына у себя.

М.Т.: Знаете ли вы другие примеры историй, похожих на вашу? Существуют ли какие-либо общественные движения или организации, которые помогают родителям, чьи дети были незаконно отобраны у родителей?

Л.: В Нидерландах есть человек, который уже более 20 лет помогает семьям предотвратить изъятие ребенка. Сейчас он помогает нам. Я знаю одну нидерландку, у которой забрали троих детей и до сих пор не вернули их. Она активно ведет социальные сети. Организаций скорее всего нет. Есть еще две женщины, которые борются с похищениями детей в Нидерландах. Одна из них вела много дел и спасла тысячи детей. Сейчас она не живет в Нидерландах. Здесь она не в безопасности.

М.Т.: Получается, есть тысячи историй, похожих на вашу.

Л.: Да. Наша уникальна тем, что в ней есть международный аспект. По этой же причине люди ищут тех, кто мог бы им помочь добиться справедливости в суде. Они не знают, с чего начать. Мы сменили уже 23 адвоката. Первый вопрос, который зададут вам адвокаты это: почему отец решил забрать ребенка. Потом мы им объясняем ситуацию, и они отказываются от нашего дела.

М.Т.: Никто не ожидает, что правительство будет похищать детей.

Л.: Да. Множество людей пишут мне. Так я узнала, что наша семья не единственная.

В Испании была ситуация, когда 6-летнего мальчика забрали прямо с уроков верховой езды. Его родителям не отправляли никаких уведомлений. Его просто забрали.

М.Т.: Это как-то объяснили?

Л.: Это хороший вопрос. Не люблю делать много предположений. Мне нужны факты. У нас есть идеи, но нет доказательств, так что пока не буду озвучивать предположения.

М.Т.: Но вы собираете доказательства?

Л.: Да. В конце концов, все дело в деньгах, которые они социальные службы получили благодаря этой ситуации. Мы уехали из Испании. Наша недвижимость выставлена на продажу, и там регулярно происходят ограбления. На данный момент произошло четыре ограбления. Было украдено много дорогих вещей. Они травмировали нашего сына. Да, он получает помощь и поддержку, но это останется с ним на всю жизнь, и они должны заплатить за это.